Начало — делу венец! Или «как вы лодку назовёте…»
Название курса играет очень важную роль. Так же как подбор рамки меняет восприятие картины, смена названия курса меняет его семантику. Различные вариации названия курса меняют настрой восприятия, что позволяет при чтении текста извлекать «между строк» совершенно различную информацию.
Вот, например, фрагмент книги Евгения Васильевича Клюева «Между двух стульев»:
— Хватит с меня этого дурацкого маскарада! — взревел Петропавел.
— Ты не любишь маскарада? — казалось, собеседник был потрясен. — Как же можно не любить маскарада!.. Маскарад! Это самое прекрасное, что есть в мире. «Маска, кто Вы?» — «Угадайте сами!»... Каждый выдает себя за кого хочет, выбирает себе любую судьбу: скучный университетский профессор превращается в Казанову, самый беспутный гуляка — в монашка, красавица — в старуху-горбунью, дурнушка — в принцессу бала... Все смещено, смешано — шум, суматоха, неразбериха! Разум бездействует: для него нет опор в этом сумбуре. Мудрое сердце сбито с толку — оно гадает, ошибается, не узнает, оно на каждом шагу разбивается вдребезги — и кое-как склеенное, снова готово обмануться, принять желаемое за действительное, действительное — за желаемое, припасть к первому встречному — разговориться, выболтать тайну, облегчить душу хозяину своему. О это царство видимостей, в котором легкая греза реальней действительности! Кто говорил с тобой в синем плаще звездочета? — Не знаю, неважно... звездочет!
Трещит по всем швам пространство, во все стороны расползается время — и Падающая Башня Мирозданья великолепна в своем полете. Дух Творчества бродит по улицам и площадям: ночная бабочка фантазии дергает его за тончайшую шелковую нить, не дает ему покоя и сна — и вот он является то тут, то там: тенью, намеком, недомолвкой, ослышкой — и путает судьбы, морочит головы, интригует...
Ах как весело пляшем мы в призрачных, ложных огнях маскарада, как небрежно держим в руках своих Истину и с какою божественной беспечностью ничего не желаем знать о ней! Мы забавляемся, мы играем ею, мы бросаем ее друг другу как цветок, как тряпичную куклу, — и всю ночь мелькает она то в руках разбойника, то в руках колдуна, то в руках короля: банальная, свежая, сиюминутная, вечная!.. И, натешившись ею, мы забываем ее где-нибудь на скамейке в сквере, где-нибудь на столике ночного кафе, чтобы под утро дворник или уборщица вымели ее из мира вместе с прочим мусором ночи, а мы, сняв маски и посмотрев друг на друга, горько усмехнулись бы: «Ах, это только мы!.. Всего-то навсего!»
...На мгновение в глазах Пластилина Мира мелькнули слезы и тут же высохли. С неожиданно беспечной улыбкой взглянул он на Петропавла:
— Как хорошо ты говорил о маскараде! Никогда не поверю, что ты не любишь его. Петропавел вздрогнул и пришел в себя.
— По-моему, это ты говорил о маскараде...
Пластилин Мира смерил Петропавла взглядом Петропавла и хмыкнул:
— Я!.. Да я терпеть не могу маскарада. Маскарад!.. Это самое отвратительное, что есть в мире. «Маска, кто Вы?» — «Угадайте сами!» — и дальше он чуть ли не слово в слово повторил монолог о маскараде, — правда, с другими уже интонациями — ядовито, желчно, где надо меняя акценты.
Создавая семантическую рамку названия курса нужно не переборщить, избегая однозначности, примитивности: люди не любят примитивного. Помните высказывание: «Создайте продукт, которым сможет пользоваться даже дурак, и только дурак захочет им пользоваться». Привожу цитату из рецензии на фильм «Меченосец», демонстрирующую примитивизм в названии продукта:
Есть такие фильмы, у которых по названию становиться понятно 90 процентов сюжета. А ежели ещё и жанр фильма на афише указан, то и все 99%. К примеру: триллер «Пауки» или там ужасы «Ночь мертвецов»... Читаешь и можно даже не ходить, ежели ты не любитель членистоногих или ходячих трупов. Надеялся, что с «Меченосцем» всё будет не так однозначно. Напрасно.
Создать настрой восприятия текста не значит раскрыть ключ к его интерпретации. Однажды Бориса Борисовича Гребенщикова на одном из его концертов попросили пояснить текст какой-то песни. Он отказался: сказал, что интерпретировать тексты — дело слушателей.
В завершение привожу фрагмент произведения Умберто Эко «Заметки на полях „Имени розы“» (наверняка вы читали сам роман «Имя розы» или смотрели фильм):
Автор не должен интерпретировать свое произведение. Либо он не должен был писать роман, который по определению — машина-генератор интерпретаций. Этой установке, однако, противоречит тот факт, что роману требуется заглавие.
Заглавие, к сожалению, — уже ключ к интерпретации. Восприятие задается словами «Красное и черное» или «Война и мир». Самые тактичные, по отношению к читателю, заглавия — те, которые сведены к имени героя-эпонима. Например, «Давид Копперфильд» или «Робинзон Крузо». Но и отсылка к имени эпонима бывает вариантом навязывания авторской воли. Заглавие «Отец Горио» фокусирует внимание читателей на фигуре старика, хотя для романа не менее важны Растиньяк или Вотрен-Колен. Наверно, лучше такая честная нечестность, как у Дюма. Там хотя бы ясно, что «Три мушкетера» — на самом деле о четырех. Редкая роскошь. Авторы позволяют себе такое, кажется, только по ошибке.
У моей книги было другое рабочее заглавие — «Аббатство преступлений». Я забраковал его. Оно настраивало читателей на детективный сюжет и сбило бы с толку тех, кого интересует только интрига. Эти люди купили бы роман и горько разочаровались. Мечтой моей было назвать роман «Адсон из Мелька». Самое нейтральное заглавие, поскольку Адсон как повествователь стоит особняком от других героев. Но в наших издательствах не любят имен собственных. Переделали даже «Фермо и Лючию». У нас крайне мало заглавий по эпонимам, таких, как «Леммонио Борео», «Рубе», «Метелло». Крайне мало, особенно в сравнении с миллионами кузин Бетт, Барри Линдонов, Арманс и Томов Джонсов, населяющих остальные литературы.
Заглавие «Имя розы» возникло почти случайно и подошло мне, потому что роза как символическая фигура до того насыщена смыслами, что смысла у нее почти нет: роза мистическая, и роза нежная жила не дольше розы, война Алой и Белой розы, роза есть роза есть роза есть роза, розенкрейцеры, роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет, rosa fresca aulentissima. Название, как и задумано, дезориентирует читателя. Он не может предпочесть какую-то одну интерпретацию. Даже если он доберется до подразумеваемых номиналистских толкований последней фразы, он все равно придет к этому только в самом конце, успев сделать массу других предположений. Название должно запутывать мысли, а не дисциплинировать их.
Ничто так не радует сочинителя, как новые прочтения, о которых он не думал и которые возникают у читателя. Пока я писал теоретические работы, мое отношение к рецензентам носило протокольный характер: поняли они или не поняли то, что я хотел сказать? С романом все иначе. Я не говорю, что какие-то прочтения не могут казаться автору ошибочными. Но все равно он обязан молчать. В любом случае. Пусть опровергают другие, с текстом в руках. Чаще всего критики находят такие смысловые оттенки, о которых автор не думал. Но что значит «не думал»?
Одна французская исследовательница, Мирей Каль-Грубер, сопоставила употребление слова «semplici» в смысле «простецы, бедняки» с употреблением «semplici» в смысле «лекарственные травы» и пришла к выводу, что подразумеваются «плевелы ереси». Я могу ответить, что существительное «semplici» в обоих случаях заимствовано из контекстов эпохи — равно как и выражение «плевелы ереси». Разумеется, мне прекрасно известен пример Греймаса о двойной изотопии, образующейся, когда травщика называют «amico dei semplici» — «друг простых». Сознательно или бессознательно играл я на этой двусмысленности? Теперь это неважно. Текст перед вами и порождает собственные смыслы.
Читая рецензии, я вздрагивал от радости, видя, что некоторые критики (первыми были Джиневра Бомпьяни и Ларс Густафсон) отметили фразу Вильгельма в конце сцены инквизиционного суда (стр. 388 итал. изд.): «Что для вас страшнее всего в очищении?» — спрашивает Адсон. А Вильгельм отвечает: «Поспешность». Мне очень нравились, и сейчас нравятся, эти две строчки. Но один читатель указал мне, что на следующей странице Бернард Ги, пугая келаря пыткой, заявляет: «Правосудию Божию несвойственна поспешность, что бы ни говорили лжеапостолы. У правосудия Божия в распоряжении много столетий». Читатель совершенно справедливо спрашивал: как связаны, по моему замыслу, боязнь спешки у Вильгельма и подчеркнутая неспешность, прокламируемая Бернардом? И я обнаружил, что случилось нечто незапланированное. Переклички между словами Бернарда и Вильгельма в рукописи не было. Реплики Адсона и Вильгельма я внес уже в верстку: из соображений concinnitatis я хотел добавить в текст еще один ритмический блок, прежде чем снова вступит Бернард. И, конечно, когда я вынуждал Вильгельма ненавидеть спешку (от всего сердца — именно поэтому реплика так мне и нравится), я совершенно забыл, что сразу вслед за этим о спешке высказывается Бернард. Если взять реплику Бернарда безотносительно к словам Вильгельма, эта реплика — просто стереотип. Именно то, чего мы и ждем от судьи. Примерно то же самое, что слова «Для правосудия все едины». Однако в соотнесении со словами Вильгельма слова Бернарда образуют совершенно другой смысл, и читатель прав, когда задумывается: об одной ли вещи говорят эти двое, или неприятие спешки у Вильгельма — совсем не то, что неприятие спешки у Бернарда. Текст перед вами и порождает собственные смыслы. Желал я этого или нет, но возникла загадка. Противоречивая двойственность. И я не могу объяснить создавшееся противоречие. Ничего не могу объяснить, хоть и понимаю, что тут зарыт некий смысл (а может быть, несколько).
Автору следовало бы умереть, закончив книгу. Чтобы не становиться на пути текста.
Резюме:
1. Название курса — это очень важный элемент и к его созданию нужно подходить ответственно.
2. Текст курса состоит из многих предложений. Самый существенный вклад в восприятие курса вносит предложение, которое является названием курса.
3. Удачное название курса, соответствующее его наполнению и ожиданиям целевой аудитории это правильно, поскольку именно так и должно быть.
4. Ошибки при создании названия курса могут иметь различные последствия, среди которых:
- уменьшение мотивации к изучению курса (если название «не вкусное»);
- искажение достигаемых учебных целей (если не правильно поставлен акцент);
- уменьшение эффективности курса (если название «обрезает» некоторые возможные трактовки содержания).
Вот, например, фрагмент книги Евгения Васильевича Клюева «Между двух стульев»:
— Хватит с меня этого дурацкого маскарада! — взревел Петропавел.
— Ты не любишь маскарада? — казалось, собеседник был потрясен. — Как же можно не любить маскарада!.. Маскарад! Это самое прекрасное, что есть в мире. «Маска, кто Вы?» — «Угадайте сами!»... Каждый выдает себя за кого хочет, выбирает себе любую судьбу: скучный университетский профессор превращается в Казанову, самый беспутный гуляка — в монашка, красавица — в старуху-горбунью, дурнушка — в принцессу бала... Все смещено, смешано — шум, суматоха, неразбериха! Разум бездействует: для него нет опор в этом сумбуре. Мудрое сердце сбито с толку — оно гадает, ошибается, не узнает, оно на каждом шагу разбивается вдребезги — и кое-как склеенное, снова готово обмануться, принять желаемое за действительное, действительное — за желаемое, припасть к первому встречному — разговориться, выболтать тайну, облегчить душу хозяину своему. О это царство видимостей, в котором легкая греза реальней действительности! Кто говорил с тобой в синем плаще звездочета? — Не знаю, неважно... звездочет!
Трещит по всем швам пространство, во все стороны расползается время — и Падающая Башня Мирозданья великолепна в своем полете. Дух Творчества бродит по улицам и площадям: ночная бабочка фантазии дергает его за тончайшую шелковую нить, не дает ему покоя и сна — и вот он является то тут, то там: тенью, намеком, недомолвкой, ослышкой — и путает судьбы, морочит головы, интригует...
Ах как весело пляшем мы в призрачных, ложных огнях маскарада, как небрежно держим в руках своих Истину и с какою божественной беспечностью ничего не желаем знать о ней! Мы забавляемся, мы играем ею, мы бросаем ее друг другу как цветок, как тряпичную куклу, — и всю ночь мелькает она то в руках разбойника, то в руках колдуна, то в руках короля: банальная, свежая, сиюминутная, вечная!.. И, натешившись ею, мы забываем ее где-нибудь на скамейке в сквере, где-нибудь на столике ночного кафе, чтобы под утро дворник или уборщица вымели ее из мира вместе с прочим мусором ночи, а мы, сняв маски и посмотрев друг на друга, горько усмехнулись бы: «Ах, это только мы!.. Всего-то навсего!»
...На мгновение в глазах Пластилина Мира мелькнули слезы и тут же высохли. С неожиданно беспечной улыбкой взглянул он на Петропавла:
— Как хорошо ты говорил о маскараде! Никогда не поверю, что ты не любишь его. Петропавел вздрогнул и пришел в себя.
— По-моему, это ты говорил о маскараде...
Пластилин Мира смерил Петропавла взглядом Петропавла и хмыкнул:
— Я!.. Да я терпеть не могу маскарада. Маскарад!.. Это самое отвратительное, что есть в мире. «Маска, кто Вы?» — «Угадайте сами!» — и дальше он чуть ли не слово в слово повторил монолог о маскараде, — правда, с другими уже интонациями — ядовито, желчно, где надо меняя акценты.
Создавая семантическую рамку названия курса нужно не переборщить, избегая однозначности, примитивности: люди не любят примитивного. Помните высказывание: «Создайте продукт, которым сможет пользоваться даже дурак, и только дурак захочет им пользоваться». Привожу цитату из рецензии на фильм «Меченосец», демонстрирующую примитивизм в названии продукта:
Есть такие фильмы, у которых по названию становиться понятно 90 процентов сюжета. А ежели ещё и жанр фильма на афише указан, то и все 99%. К примеру: триллер «Пауки» или там ужасы «Ночь мертвецов»... Читаешь и можно даже не ходить, ежели ты не любитель членистоногих или ходячих трупов. Надеялся, что с «Меченосцем» всё будет не так однозначно. Напрасно.
Создать настрой восприятия текста не значит раскрыть ключ к его интерпретации. Однажды Бориса Борисовича Гребенщикова на одном из его концертов попросили пояснить текст какой-то песни. Он отказался: сказал, что интерпретировать тексты — дело слушателей.
В завершение привожу фрагмент произведения Умберто Эко «Заметки на полях „Имени розы“» (наверняка вы читали сам роман «Имя розы» или смотрели фильм):
Автор не должен интерпретировать свое произведение. Либо он не должен был писать роман, который по определению — машина-генератор интерпретаций. Этой установке, однако, противоречит тот факт, что роману требуется заглавие.
Заглавие, к сожалению, — уже ключ к интерпретации. Восприятие задается словами «Красное и черное» или «Война и мир». Самые тактичные, по отношению к читателю, заглавия — те, которые сведены к имени героя-эпонима. Например, «Давид Копперфильд» или «Робинзон Крузо». Но и отсылка к имени эпонима бывает вариантом навязывания авторской воли. Заглавие «Отец Горио» фокусирует внимание читателей на фигуре старика, хотя для романа не менее важны Растиньяк или Вотрен-Колен. Наверно, лучше такая честная нечестность, как у Дюма. Там хотя бы ясно, что «Три мушкетера» — на самом деле о четырех. Редкая роскошь. Авторы позволяют себе такое, кажется, только по ошибке.
У моей книги было другое рабочее заглавие — «Аббатство преступлений». Я забраковал его. Оно настраивало читателей на детективный сюжет и сбило бы с толку тех, кого интересует только интрига. Эти люди купили бы роман и горько разочаровались. Мечтой моей было назвать роман «Адсон из Мелька». Самое нейтральное заглавие, поскольку Адсон как повествователь стоит особняком от других героев. Но в наших издательствах не любят имен собственных. Переделали даже «Фермо и Лючию». У нас крайне мало заглавий по эпонимам, таких, как «Леммонио Борео», «Рубе», «Метелло». Крайне мало, особенно в сравнении с миллионами кузин Бетт, Барри Линдонов, Арманс и Томов Джонсов, населяющих остальные литературы.
Заглавие «Имя розы» возникло почти случайно и подошло мне, потому что роза как символическая фигура до того насыщена смыслами, что смысла у нее почти нет: роза мистическая, и роза нежная жила не дольше розы, война Алой и Белой розы, роза есть роза есть роза есть роза, розенкрейцеры, роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет, rosa fresca aulentissima. Название, как и задумано, дезориентирует читателя. Он не может предпочесть какую-то одну интерпретацию. Даже если он доберется до подразумеваемых номиналистских толкований последней фразы, он все равно придет к этому только в самом конце, успев сделать массу других предположений. Название должно запутывать мысли, а не дисциплинировать их.
Ничто так не радует сочинителя, как новые прочтения, о которых он не думал и которые возникают у читателя. Пока я писал теоретические работы, мое отношение к рецензентам носило протокольный характер: поняли они или не поняли то, что я хотел сказать? С романом все иначе. Я не говорю, что какие-то прочтения не могут казаться автору ошибочными. Но все равно он обязан молчать. В любом случае. Пусть опровергают другие, с текстом в руках. Чаще всего критики находят такие смысловые оттенки, о которых автор не думал. Но что значит «не думал»?
Одна французская исследовательница, Мирей Каль-Грубер, сопоставила употребление слова «semplici» в смысле «простецы, бедняки» с употреблением «semplici» в смысле «лекарственные травы» и пришла к выводу, что подразумеваются «плевелы ереси». Я могу ответить, что существительное «semplici» в обоих случаях заимствовано из контекстов эпохи — равно как и выражение «плевелы ереси». Разумеется, мне прекрасно известен пример Греймаса о двойной изотопии, образующейся, когда травщика называют «amico dei semplici» — «друг простых». Сознательно или бессознательно играл я на этой двусмысленности? Теперь это неважно. Текст перед вами и порождает собственные смыслы.
Читая рецензии, я вздрагивал от радости, видя, что некоторые критики (первыми были Джиневра Бомпьяни и Ларс Густафсон) отметили фразу Вильгельма в конце сцены инквизиционного суда (стр. 388 итал. изд.): «Что для вас страшнее всего в очищении?» — спрашивает Адсон. А Вильгельм отвечает: «Поспешность». Мне очень нравились, и сейчас нравятся, эти две строчки. Но один читатель указал мне, что на следующей странице Бернард Ги, пугая келаря пыткой, заявляет: «Правосудию Божию несвойственна поспешность, что бы ни говорили лжеапостолы. У правосудия Божия в распоряжении много столетий». Читатель совершенно справедливо спрашивал: как связаны, по моему замыслу, боязнь спешки у Вильгельма и подчеркнутая неспешность, прокламируемая Бернардом? И я обнаружил, что случилось нечто незапланированное. Переклички между словами Бернарда и Вильгельма в рукописи не было. Реплики Адсона и Вильгельма я внес уже в верстку: из соображений concinnitatis я хотел добавить в текст еще один ритмический блок, прежде чем снова вступит Бернард. И, конечно, когда я вынуждал Вильгельма ненавидеть спешку (от всего сердца — именно поэтому реплика так мне и нравится), я совершенно забыл, что сразу вслед за этим о спешке высказывается Бернард. Если взять реплику Бернарда безотносительно к словам Вильгельма, эта реплика — просто стереотип. Именно то, чего мы и ждем от судьи. Примерно то же самое, что слова «Для правосудия все едины». Однако в соотнесении со словами Вильгельма слова Бернарда образуют совершенно другой смысл, и читатель прав, когда задумывается: об одной ли вещи говорят эти двое, или неприятие спешки у Вильгельма — совсем не то, что неприятие спешки у Бернарда. Текст перед вами и порождает собственные смыслы. Желал я этого или нет, но возникла загадка. Противоречивая двойственность. И я не могу объяснить создавшееся противоречие. Ничего не могу объяснить, хоть и понимаю, что тут зарыт некий смысл (а может быть, несколько).
Автору следовало бы умереть, закончив книгу. Чтобы не становиться на пути текста.
Резюме:
1. Название курса — это очень важный элемент и к его созданию нужно подходить ответственно.
2. Текст курса состоит из многих предложений. Самый существенный вклад в восприятие курса вносит предложение, которое является названием курса.
3. Удачное название курса, соответствующее его наполнению и ожиданиям целевой аудитории это правильно, поскольку именно так и должно быть.
4. Ошибки при создании названия курса могут иметь различные последствия, среди которых:
- уменьшение мотивации к изучению курса (если название «не вкусное»);
- искажение достигаемых учебных целей (если не правильно поставлен акцент);
- уменьшение эффективности курса (если название «обрезает» некоторые возможные трактовки содержания).
